Изменяющаяся антропология креативности.
Часть 2. Генезис феномена ‘креативность’ в… ‘темных веках’.
Европейский тип креативности неразрывно связан с историей возникновения идеи машины и, в дальнейшем, машинного интеллекта.
“Осевая” идея западной креативности основана на том, что изменения, улучшения, редизайна реальности можно добиться через воздействие на внешний мир, — с помощью высокоразвитых технологий.
При этом, судя по всему, зарождение, время формирования заряда ее креативности, хватившего на 1000 с лишним лет, пришлось не на Новое время 16–17 веков, а на …10–12 века. Прошедшие с того времени столетия — вплоть до сегодняшнего дня — лишь материализовывали, наполняли плотью идеи, которые западно-европейская цивилизация породила более тысячи лет назад.
Не в веке Просвещения надо искать “коды творчества”, которые позволили Западу превратиться в лидирующую часть планеты, а в тех веках, которые — думается, пока — по ошибке именуются “темными”.
Одним из малоизвестных у нас, но признанных мировым сообществом авторов по данной теме был медиевист, историк, знаток средневековья Жан Гимпел (Jean Gimpel). Его книга “Средневековая машина: Промышленная революция средних веков”, изданная в 1975, переведенная на множество языков, до сих пор в печатном списке во Франции, в Англии и в США (но так и не переведена на русский язык).
В книге убедительно показывается, что уникальность Запада сложилась, во-первых, в 11 веке и, во-вторых, именно как история машины. Уже в феодальную эпоху машинные механизмы внедрялись в таком масштабе, в котором это было неизвестно ни одной другой цивилизации. По мнению Гимпела, Западная Европа пережила промышленную революцию, резко увеличившую его энергетический потенциал, уже в 11–13 веках.
Сквозь призму средневековой техники Гимпел показал, что это общество было совершенно не таким, как мы привыкли себе его представлять.
Общество ‘темных’ средних веков было, на самом деле, новаторским, технически очень развитым, — там постоянно что-то изобреталось.
“Мы привыкли к тому, что средневековье — это натуральная экономика, локализм, замкнутость, низкий уровень торговли. Либо доиндустриальная идиллия для одних, либо мрачное тяжелое средневековье для других.
Средневековье — и машины? Средние века — и промышленная революция? Это довольно странные сочетания для нашего ума, привыкшего смотреть на Средневековье как на исключительно аграрный, сельскохозяйственный мир доиндустриального периода, как на тёмное, невежественное время. Этот взгляд современная наука унаследовала от Ренессанса и Просвещения.
Вот этот-то взгляд на Средневековье Гимпел сначала ставит под сомнение, а затем не оставляет от него камня на камне, и в результате перед нами возникает скрытый научными предрассудками лик феодализма и совершенно непривычная картина средневекового мира — динамичного, технически оснащённого и заполненного машинами”.
Именно в средневековье спрятан ключ к загадке Запада, а не в Новом времени”.
- Историк Андрей Фурсов
Еще одним автором, чья работа оказала серьезное влияние на последующие поколения медиевистов, была Линн Уайт (Lynn White), которая в своей работе “Средневековые технологии и социальные изменения” (Medieval Technology and Social Change) проанализировала сельскохозяйственную революцию еще раньше — в 7–8 веках, без которой в дальнейшем не сложился бы германский феодализм (первые главы ее книги посвящены критике сложившихся в науке представлений о генезисе феодализма).
“Произошел психологический сдвиг: оформление активного, эксплуататорского отношения к природе. Это нашло отражение и в сфере сознания: изменилось оформление франкских календарей. До этого 12 месяцев выглядели пассивными, аллегорическими фигурами, которые затем сменились пахарями, лесорубами и прочими персонажами, занятыми покорением природы и выступающими по отношению к ней хозяевами. Это и есть европейское отношение к природе”.
Лин Уайт, “Средневековые технологии и социальные изменения”.
Ряд авторов, кто по-новому оценил средневековье, включает и Освальда Шпенглера, который в своей малоизвестной работе 1931 года “Человек и Техника” высказал предположение, что основы технически-ориентированного человеческого общества были заложены не во время промышленной революции 18 в. — первой половины 19 в., а гораздо раньше — еще в средние века.
Интересно, что, анализируя генезис феномена “креативности”, мощно проявивший себя именно в машинной форме развития западной цивилизации, мы повсюду видим отсылки к католицизму. Начиная от упоминавшейся Лин Уйат, которая отводила ключевую роль в сельскохозяйственной революции раннему христианству и заканчивая большим рядом самых разных авторов, среди которых международно-признанные историки науки:
“В последние полвека практически все историки науки, в том числе Алистер Кромби (А. С. Crombie), Дэвид Линдберг (David Lindberg), Эдвард Грант (Edward Grant), Стенли Яки (Stanley Jaki), Томас Голдстин (Thomas Goldstein) и Джон Хейлброн (J. L. Heilbron), пришли к выводу, что научной революцией мы обязаны Католической церкви”.
- Томас Вудс, “Как Католическая церковь создала западную цивилизацию”.
Резюме и вопросы.
Креативность западного типа будет постепенно уходить с полей истории. По крайней мере, “начиная с 1990-х годов, тесты творческого мышления Торренса показывают, что, несмотря на то, что показатели IQ повысились, показатели творческого мышления резко снизились” (The Creativity Crisis: The Decrease in Creative Thinking Scores on the Torrance Tests of Creative Thinking, October 2011, Creativity Research Journal 23(4):285–295).
(Более полно о кризисе креативности на Западе см. статью “Изменяющаяся антропология креативности. Часть 1. Ожидает ли нас серьезная трансформация понятия «творчество»?”).
Постепенный упадок западной формы цивилизации влечет в долгосрочной перспективе и фундаментальное переосмысление того, что значит быть “креативным”. Об этом говорят и испытывающие свободное падение показатели творческого мышления, особенно у детей, которые фиксируются и академическим сообществом, и в публичной дискуссии последние 30 лет по обе стороны Атлантики.
…Но все это не означает закат человеческой креативности вообще. Пути трансформации нам станут более понятными, если мы “расширим свое сознание” и посмотрим на генезис самой идеи creativity более пристальным взглядом, — прежде всего, сквозь призму веков.
Возможно, человечество сможет открыть для себя новые грани феномена человеческого творчества. И, судя по всему, ключевой инсайт будет лежат в переходе от индивидуальной креативности “избранных”, на которой развивался западный стиль эвристического поиска, к коллективному со-творчеству равных.
- Можем ли мы предположить, что распространенный сегодня тип креативности не является единственно возможным и, если да, каковы возможные образы других вариантов творчества?
- Если развитие западной цивилизации, которая последнюю тысячу лет определялась именно “машинной” моделью креативности, действительно подходит к концу, ожидает ли нас серьезная трансформация и сложившегося сегодня понятия «машинного интеллекта»?
- Если именно раннее средневековье, а не Новое время и эпоха Просвещения, является временем формирования западной модели креативности, что можно сказать о ее ментальной модели? В чем заключались ее когнитивные особенности? Какая идея — и почему — оказала столь мощное влияние, что послужили основой цивилизации на тысячелетие?
- Каковы нейрофизиологические механизмы западной — “машинной” — креативности и, соответственно, на что она будет постепенно, в течение нескольких десятилетий замещаться?
- Какую возможную роль в этом играет теория переработки информации сложными системами и, в частности, обработка поступающей информации на разных “этажах” мозга?
Еще мы обсуждаем темы изменяющейся антропологии креативности на встречах клуба «Горизонты будущего».
